Как здорово, что они были белоснежные.
Они были очень приятные на ощупь, очень нежные. Белоснежные. И мы выставили в витринке четыре таких кольца.
А они как-то растягивались?
Они скорее сжимались, чем растягивались, как эспандер, руки качать можно и, кстати, некоторые парни использовали их именно для этого. Очень упругие, сжать их было сложно, они были довольно плотные.
Вот, и мы в витринке выставили четыре таких кольца, все это было снабжено биркой с названием нашей группы, с печатью нашей и под каждым кольцом были наши имена, четырех членов «Медгерменевтики» на тот момент — Сережа Ануфриев, Юра Лейдерман, я, и вот покойный уже, к сожалению, Антон Носик.
Носик? Он с вами тогда был?
Да, он тогда был младшим инспектором Медгерменевтики.
Что имелось в виду? Конечно же огромная и опять же достаточно буддистская по своему происхождению мифология нерожденных, и мы вроде как претендовали на это очень высокое в буддистской иерархии звание нерожденных, поскольку мы были инспекторами, то есть присваивали себе право такой оценки, а оценка может по-настоящему ставиться только из другого мира. Соответственно в виде этого обьекта высказывалась несколько оборзевшая и наглая претензия на статус нерожденных.
Таким образом это был очень contraversial object, то есть противоречивый обьект, потому что с одной стороны эти кольца — это контрацептивы, предотвращающие возможность материнства, а с другой стороны они состоят из латекса, который представляет собой некий номинальный вариант молока, молока кормящей Матери-Природы.
Поскольку слово «латекс» происходит конечно же от слова «латте», молоко, и возникла такая тема как «молоко-икс», то есть Молоко Неизвестного. Это для нас тоже было очень важно, поскольку мы мыслили себя как строители идеологии, и в центре этой идеологии которую мы сооружали находилось понятие Неизвестного. Такого Великого Неизвестного.
Ведь есть же теории и догадки, что Бог — это женщина.
Бог и есть Неизвестная Мать, в том смысле, что никому не известно, что Он — Мать. Все думают, что Он — отец, а Он — мать, соответственно, это и есть неизвестное. Тут можно вспоминать ещё много разных историй интересных. Например мне очень нравится про Молоко Земли, хотя Земля она не относится к сфере неизвестного.
Ну и у нас ведь есть кровь, и то что выделяется при нарушении нашей целостности, а поскольку мы подобны Богу, значит, у него тоже есть что-то подобное. То есть латекс — это некая кровь Неизвестного.
Да. Но при этом она молоко, потому что она белая, а не красная. И это тоже принципиальный момент. Деления на белое и красное.
Но белый это ведь и отсутствие цвета и в тот же момент это цвет, содержащий в себе все цвета, это весь спектр. Именно поэтому оно белое, потому что там присутствует все. И также белое — это свет.
Конечно, конечно. Кровь она красная, потому что тоже — в общем свет. Но и тьма, одновременно. Потому что красное это как раз нечто находящееся прямо посредине между белым и черным. Потому что с одной стороны красное это нечто цветоносное, но во многих ракурсах оно может выглядеть как черное. И в нашем языке мы наблюдаем это двоение, потому что старое обозначение для красного — это «червный». И есть даже версия, что Черное море оно как бы является двойником Красного моря — Червное море. Тут в общем много всего и можно провалиться в эту тему.
А вот Рай, интересно, он цветной? Или он белый? Или он черно-белый? Мне кажется, Рай — это ведь пространство Неизвестного. То место, где это Неизвестное обитает. И это должно быть нечто идеальное.
То есть, он должен быть белый, как латекс или как молоко, или как сперма, или как еще другие изначальные, очищенные структуры. Как раз момент грехопадения Адама и Евы, надкусывание яблочка, намекает на то, что яблочко, по-видимому, снаружи было совершенно белым, но внутри — в момент надкусывания произошло погружение какого-то другого маркера цветового.
Надкусывание ведь нарушение целостности в общем. И это тоже соотносится с этой темой девственности и герметичности.
Здесь сразу вспоминается необычное свойство богини Афродиты, она постоянно вступала в контакт, но после каждого раза становилась девственницей. И она приносила этим божественную жертву, каждый раз с болью лишаясь невинности. То есть она как богиня любви была источником сексуального наслаждения, но при этом сама отказывалась от этого наслаждения, внедряя туда элемент страдания, добровольно на это соглашаясь.
А для чего ей важна была целостность?
Парадоксальность. Каждое соитие — как первое. И вся ее бесконечная божественная жизнь состояла из этих бесконечных, бесконечно первых соитий. Ну и соответственно элемент крови присутствовал в каждом из этих соитий. Возможно поэтому ее союз с Марсом, с богом войны, в этом смысле представляется логичным — он тоже связан с кровью и проницанием поверхности.